Говорят, на берегах Андалусии всегда светит солнце – там лето круглый год, и радость какая-то искренняя, неподдельная. Не удивительно, что мама на своих памятных фотографиях из дома всегда такая радостная, с сияющей молодостью и верой в лучшее будущее улыбкой. Такой я никогда её не видела здесь, в Америке, в стране, где началась и в своё время закончится моя жизнь. Неужели настолько важно место? Неужели всё так или иначе определяется точкой на карте, даже наше счастье? В Севилье не бывает снега, а значит, и серой меланхолии, навеваемой холодом, тоже не бывает, а у нас здесь, в Чикаго, судьбы рушатся совершенно точно от того, что бетонная коробка под популярным названием «мегаполис» как в тисках сжимает несчастных людишек, не позволяя им даже думать о свободе. Всё это грустно, страшно и захватывающе одновременно, ведь каждый из нас, таких наивных и всё ещё хранящих веру в лучшее детей считает, что сможет изменить реальность. Уж нам-то, таким незаурядным и ярким, никогда не стать частью одноцветного мира, но годы идут, а чуда не происходит. Там, на берегах бесконечно далёкой Андалусии, которую я хотела бы назвать своей родиной, вечное лето и невероятно красивые закаты, а на улицах Лос-Анджелеса недовольно гудят машины и сотовые телефоны прохожих.
Привычка бежать от проблем у меня, наверное, в мать. В свои восемнадцать она, испанская умница, знающая историю Соединённых Штатов многим лучше, чем свою родословную, сорвалась с места и поступила в Калифорнийский университет, тем самым ставя родителей перед фактом, что следующие четыре года им придётся оправлять круглую сумму на счёт учебного заведения. А что в такого, в конце концов, когда отец – местный винодел? Тогда в этой опрометчивости, наверное, всё-таки был какой-то сакральный смысл, и ещё бесконечно далёкая Америка для жителей Старого Света считалась чуть ли не лучшим миром. И всё вроде бы как в сказке – красивая история любви с американцем, пышная свадьба без благословения родителей и грандиозная ссора, делящая жизнь Альма теперь уже Лингард на «до» и «после». Такая умная в науке, но по сути – настоящая дура, продавшая семью ради того, что так и не стало настоящим «долго и счастливо».
Она говорит, что я – её большая-большая гордость и повторяет это после каждого достижения совсем ещё несмышлёной девчонки. Вот я бурчу себе под нос нечто невнятное, пальцем тыкая в уставшую от приставаний собаку, а вот неуклюже, но крайне смело бегу за ней же в надежде схватить за хвост и поехать кататься. Всё это мама встречает с каким-то невероятным восторгом, а отец, фыркая, списывает на южные корни. И так всегда – прагматик и романтик насильно сталкивают свои абсолютно полярные миры, полагая, что ещё есть шанс достучаться друг до друга. Должно быть, по-своему это даже можно назвать любовью.
Я доставляю старшим массу неудобств от размазанной по полу красной помады до разбросанных поверх этих художеств банковских ведомостей. Мама вновь отчитывает меня за излишнее любопытство, а отец рвёт на себе волосы, собираясь на работу в свою «цитадель серьёзности». Он управляет отделом маркетинговых исследований одного из местных коммерческих банков, и, как по мне, это безумно скучно – уходить из дома заведомо злым, не ожидая от трудового дня ровным счётом ничего хорошего. Пока главный кормилец до потери пульса отчитывает своих подчинённых – а я знаю теперь, что именно так он и делает – хранительница очага почти всегда дома, скрашивает моё детское одиночество. В свободное от семейных хлопот время она преподает в университете и готовится к защите аспирантской диссертации.
В мои пять через слёзы и предательство матери я оказываюсь в школе. Никогда прежде мне не приходилось терпеть такого обмана – противные уроки вместо парка аттракционов! Буквально из ничего вечером первого сентября я разворачиваю полномасштабную драму и не разговариваю с родителями до следующего утра. Пока отец не разрешает на завтрак ложкой кушать нутеллу, а не овсянку – ну какие у меня шансы против таких приёмов? Приходится сдаться и впервые подстраиваться под обстоятельства. Не жизнь, а кошмар какой-то!
Учиться не нравится, не хочется, не получается, и ещё куча «не», которые, почему-то, нисколько не убеждают никого вокруг меня. Ну зачем, может быть, мы сможем договориться и избежать этой пытки? Отец смеётся, и я запоминаю этот момент на долгие годы, потому что слишком редко его таким вижу. Мне всего десять, а он говорит, что в будущем я стану настоящим дипломатом. Не особо понятно, кто это такой, но звучит определённо похоже на «ты такая милая, Ромильда» из уст всегда счастливой матери. На следующий день хожу по школе и сообщаю, что папа меня дипломатом назвал, а всех это ставит в тупик так же, как и меня саму. Начинаю гуглить, открываю картинки и выясняю, что он просто сравнил меня с чемоданом… вот это комплимент.
Годы идут, и в какой-то момент приходит осознание того, что учиться осталось совсем недолго. Мы с друзьями сидим на веранде и бездумно пялим в чей-то ноутбук, с экрана которого на нас таращатся вроде бы такие же подростки. У них жизнь интересная – кого-то убивают, кто-то трахается под кустом, кто-то травку курит, а ему в это время отсасывает начинающая шлюха. И кругом дискотеки, ночевки с друзьями и пьяные загулы. А у нас, что мы помним из прожитого за почти двенадцать лет в стенах казённого учебного заведения? Я – на доске почёта, и меня, в общем-то, в школе не знают разве что помойные ведра. В учёбе – полный ноль, но мероприятия организую лучше, чем уполномоченные учителя-кураторы, и это можно считать успехом. По статусу выше, разве что, чирлидерши и их неизменные бойфренды из футбольной команды, но это – совершенно иная тусовка. В моём мире нет глупых надежд на то, что вдруг внезапно с неба упадёт спортивная или научная стипендия, а я таким образом без лишних переживаний залечу в университет. В личном арсенале к этому моменту – пробный поцелуй с подругой и пара месяцев неудачных отношений с идиотом-одноклассником. А ещё отсутствие веры в то, что мальчики хотят видеть нас, девочек, настоящими, не куклами. Всё ведь проще, когда тебе семнадцать, верно? Мне нечем гордиться, короче говоря.
Отец радуется тому, что я, вроде как, примерная дочка и даже сумела с горем пополам поступить в университет. Мама по такому случаю устраивает праздник и впервые за несколько лет звонит родителям, чтобы сообщить важную новость и потом плакать до самой ночи. Солнце Андалусии для нас – непозволительная роскошь, мы там больше не свои, и ей от этого с каждым годом становится всё тяжелее. Неужели Америка оказалась не так хороша? А что такого особенного в этой Севилье? Когда-нибудь узнаю и пойму, должно быть, но не в восемнадцать.
А студенческая жизнь – это целый мир, состоящий из ярких красок, прелести прокрастинации и двух смертей за год. Первый курс проходит как в тумане, потому что именно тут, а совсем не в школе, стартуют пьяные загулы, травка и начинающие шлюхи (не я, конечно, но и таких среди знакомых было немало). Ну и что, что мать – уважаемый преподаватель испанского языка и культуроведения? Я-то здесь при чем, в конце концов. Моя вотчина – кампус факультета медиа, и да, мне совершенно точно не судьба стать кем-то особенно значимым в этом мире. Так, ещё одна из многих девочек с горящими глазами, но ведь все мы имеем право на счастье, верно? Основы, теории, практики – всё скучно до омерзения, как и математика в своё время, а вот заседания университетского студенческого совета – это моя территория. С первого курса и до настоящего момента я гордо занимаю позицию организатора мероприятий, а друзья смеются, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Сложная шутка, иррациональная какая-то. А я просто счастлива чуть ли не впервые в жизни, и именно сейчас отец говорит, что мы с мамой безумно похожи. Она тоже солнечная, яркая и всегда жизнерадостная. Вот только её жизнь уже поломала, а за меня взяться ещё не успела, и в этом – огромная разница. На каждом из нас есть этот отпечаток Судьбы, верно? Все мы рано или поздно от неё страдаем.
Я влюбляюсь так часто, что должно стать стыдно. Кажется, что вот, именно сейчас всё будет как нужно, но нет. Ни разу не было. Я просто начинаю разговор, улыбаюсь, как дура последняя, и всё заканчивается так же быстро, как начиналось, потому что кроме красивой внешности у меня нет ровным счётом ничего женского, правильного и подходящего для девушки двадцати лет. Видимо, это всё очень плохо – останавливаться в ментальном развитии ещё до окончания школы. А я устаю от того, что жизнь складывается неудачно. Кругом эти проблемы, гнёт родителей и извечные вопросы о том, что будет потом. Ещё год до получения диплома, а дальше? Дальше во взрослый мир, где церемониться со мной не будет уже никто. За плечами ровным счётом никакого опыта в общении с мужчинами, и даже друзья смеются, что уж с моими-то глазами всё должно быть совершенно иначе. Мне стыдно, больно и грустно от того, что я не оправдываю ожиданий общественности.
Я начинаю курить – сначала по одной сигаретке в день, за компанию и чтобы отвлечься, а потом запойно и порой до тошноты. Против системы хотя бы в этом. Вот он – мой способ казаться старше и понятнее для всех вокруг. Отец бьет по столу кулаком и ругается, обещая вышибить из меня всю дурь единственным действительно рабочим способом. Вот только мне не десять, и думать об этом явно поздно. Кругом зачёты, экзамены, снова вопли родителей, потому что мои мысли вечно «не в кассу». Я понимаю только то, что готова спустить все накопленные деньги на то, чтобы сбежать, но куда…
В Севилью. Там красиво, и люди на улицах улыбаются, а ещё там есть море и футбольный стадион. В Испании все любят футбол, а я его никогда в жизни не видела. Пора исправлять безвыходное положение. Мои каникулы в раю пройдут именно там – в краю, где всё должно было начаться, не будь мама такой непроходимой дурой. Всё это очень наивно, верно? Я вообще умом не отличаюсь, если честно, и это вроде бы даже обидно, но… что с этим можно поделать, когда нет никакого шанса оглянуться назад и попробовать снова.
|
