В моей стране всегда светит солнце, потому что Бог велик. Но я не великий еврей, я не верю в Бога. Я атеист и могу с легкостью писать его с маленькой буквы
3 составляющих моей жизни
агрессия
Я слышал, как Зигмунд Фрейд ударил Тимми. Он считает себя круче всех из-за своего имени, но он всего никто. В его имени нет ничего такого, чего нет в других именах. Он просто говнюк, который считает себя избранным. Я скидываю свою еду со стола. Сегодня я одет, как крутой отшельник. Мои джинсы подвернуты с разной длиной, футболка не заправлена в штаны и я чувствую, что у меня наконец-то начинают расти усы. Мои кулаки уже трясутся от злости, а в моих глазах давно летает феникс. Если подумать, то Тимми мне никто, я даже имя его случайно узнал, кто-то орал на всю столовую, что Фрейд даёт Тимми леща. Я не знаю какого он роста, какого цвета волосы, с каким портфелем он ходит, есть ли у него братья или сестры, и заправлена ли у него сегодня рубашка, а может она всегда у него заправлена? До всех этих факторов мне было абсолютно всё равно. Просто я слишком давно не дрался и не получал хилыми кулаками по лицу, мои синяки уже почти исчезли, это не дело. Я знал только одно, Зигмунд боялся меня, потому что понимал на сколько я отмороженный псих. И, мне кажется, он единственный кто всё это осознавал, и только из-за этого мне меньше всего хотелось его бить, но мой синяк уже почти не видно.
Я расталкиваю толпу орущих придурков, которые столпились со своими мобильниками. Что самое занимательное, никто не поддерживает Тимми. Никто никогда не поддерживает слабаков. Я тоже.
-Эй, Зигмунд, что это пацан тебе сделал? Козёл. Отвали от него, мудак! Лучше побей меня, давай, я даже дам ударить тебе первым.<br>
Тимми заправлял рубашку, и кажется сейчас, когда он побежит в туалет, первым делом он заправит рубашку. Я видел в глазах Зигмунда страх, он не знал, что дело кончится именно этим. И, если я не ошибаюсь, слово мудак он слышит впервые. Я снимаю куртку. Я подставляю своё лицо. Я не шутил, я действительно дам ему ударить первым. И это не из-за моей доброты, мне нужно себя немного раззадорить. Я притворюсь, что не ожил от него такого. Он слишком медлит. Мне приходится прокричать ему, что он слабак и сыкло и что-то про его маму. Мама святой человек, она всегда срабатывает в неловких ситуациях. Его удар был слишком жалким, всё из-за страха, хотя я был ниже его. Он хотел ударить второй раз, но последнее слово остается за мной. Я улыбнулся этому недоумку в ответ и зарядил ему свой коронный с прыжком. Он тут же свалился, я расстроился из-за его быстрого поражения. В моей голове снова переклинило замычку. Я начал бить Зигмунда в живот со всей силой, несколько раз ему попало по яйцам, но это было не слишком больно, я понимал, что они ещё до конца не выросли и не сформировались, да и писюн его было задеть сложно. Когда моя нога начала уставать, я склонился над Зигмундом, который, кстати говоря, ещё находился в сознании, однако сильный парень, и начал бить его кулаками по лицу. Без всяких мыслей, без каких-то специальных приёмов, пустое битьё по лицу с обычной агрессией. Никто не подходил, никто не пытался меня остановить, все стояли в оцепенении, никто меня не поддерживал, а ведь именно я был сильнейшим. Зигмунда спас учитель физкультуры, которому просто пришлось ударить меня по бошке, чтобы сбить с толку. Он поднял меня за волосы, положил к себе на плечо и повёл к директору, я думал, что по пути к кабинету он будет бить меня по заднице, но этого не произошло.
Все наши разговоры с директором становились формальностью. В моих ушах стоял звон, руки тряслись в нервной судороге, ноги тоже не слушались, глаза закрывала кровь Зигмунда Фрейда, сердце колотилось сильнее, чем у бегунов после десяти километров. Я не слышал ни одного слова, но я отлично знал о чём наша беседа и в слухе не было необходимости. Прибежавшая мать начала давать мне пощечины, пока её не остановили, она успела наградить меня двенадцатью шлепками, делала она это всегда поочерёдно, всё таки какая-та жалость в её действиях присутствовала. Сегодня наш учитель физкультуры настоящий герой и спаситель, хотя, меня спасать было не обязательно.
- Слушай, Салам, ты ж хороший парень, откуда у тебя появляется эта агрессия? Мальчик ведь тебе ничего не сделал. Да, он задирал Тимми, но это совершенно не твоя забота. Об этом у нас с ним будет серьезный разговор. Он ведь ничего тебе не сделал. Все ученики тебя бояться. Я не могу держать бандита в своей школе. Мне придется тебя исключить.
- Но Mr.Хрэн, сделайте подарок в честь моего дня рождения, как никак, первый юбилей, десять лет. А?
В этот же день я опустошил свой ящик и начал узнавать новые вкусы.
смирение
Она утопила педаль в пол, нажав kick down. Меня вдавило в спинку сиденья. Вообще-то я люблю быстро прокатиться. В этой ситуации были два существенных «но». Во-первых, мокрая дорога и плохая видимость. Во-вторых, девушка за рулем… И не просто девушка, а не совсем нормальная… чокнутая к чертям девица. Я занервничал. Стрелка спидометра неуклонно ползла вверх. Ремни безопасности с пиропатронами, восемь подушек безопасности, анатомические сиденья. Иллюзия безнаказанности при скорости сто восемьдесят километров в час на мокрой дороге. В лучшем случае, у дорожной полиции не будет проблем с поиском моего тела и опознанием. Деревья, растущие вдоль дороги, слились в сплошную темно-зеленую стену.
– Перестань! – заорал я, когда скорость дошла до двухсот. – Ты не справишься!
Вместо того чтобы снизить скорость, Вик включила музыку. По ушам и нервам ударила «Smack my bitch up». Я не заметил, когда она поставила диск Prodigi. А потом Вик повернула руль вправо. Теперь мы летели прямо по разделительной полосе. Капли дождя лупили в лобовое стекло, словно какой-то великан со всей силы бросал пригоршни риса. Казалось, вот-вот – и они прошьют триплекс насквозь. Дворники не справлялись. Из-за пелены дождя и расплющенных капель воды на стекле не было видно ни черта. Угадывалась только желтая лента разделительной полосы перед самыми колесами. Она извивалась, как ополоумевшая от боли и ярости кобра. Вик сидела, пригнувшись, вцепившись в руль так, что руки стали белыми, как мел. Нога ее продолжала давить на газ.
Тревожно блеснули огоньки ехавшей перед нами машины. Вик вылетела на соседнюю полосу. Мимо нас промелькнула красная «субару». Я успел заметить удивленное лицо мужчины за рулем и указывающую на нас пальцем женщину рядом с ним.
– Езжай хотя бы по своей полосе!
Но Вик не слышала меня. Или не хотела слышать. Она продолжала гнать машину. При этом все больше забирала вправо. Я дернулся было к рулю, но понял, что это равносильно самоубийству. Одно неверное движение, и нас попросту вынесет с дороги. На такой скорости любое дерево или столб вомнут капот до багажника. Мясные консервы. Вот во что мы превратимся. В мясные консервы…
– Вырули на свою полосу, черт тебя дери!
Ответом мне был рев двигателя и завывания Prodigi. Я посмотрел на спидометр. Двести десять километров в час. Двести десять дерьмовых километров. Вик нажала кнопку. Боковое стекло плавно поползло вниз. В машину ворвался свист ветра, грохот рвущих асфальт колес и дождь. Мы мгновенно вымокли. Даже я, хотя мое окно было закрыто
– Крут-о-о-о!– вопила Вик.
«Оттрахайте мою суку!» – надрывался из динамиков Кейт Флинт.
– Уйди со встречной полосы!!! – орал я, но не слышал в этой какофонии собственного голоса.
В какой-то момент я очень ясно понял, что эти секунды могут стать последними в моей жизни. А могут и не стать. Но рано или поздно, так или иначе, они обязательно придут. Это неизбежно. Мне придется пережить их. И случись это даже через сотню лет, они не станут приятнее и легче. Их так же будет наполнять предсмертный ужас. И меня так же будет переполнять желание жить. Я так же буду кричать про себя: «Только не сейчас! Пожалуйста, только не сейчас!!!» Ничего не изменится. Если я уцелею, это будет всего лишь отсрочка. И кто знает, сколько возьмет с меня смерть за нее. Цена может оказаться непомерно высокой. Может быть, смерть в горящей машине на обочине дороги – это подарок мне. Может быть, лучше, чтобы все закончилось именно сейчас. И именно так…
Поняв это, я перестал дергаться, как марионетка в руках эпилептика. Поняв это, я перестал цепляться за свою гребаную жизнь. Поняв это, я сказал своей смерти «привет» и улыбнулся. Все равно я безраздельно принадлежу ей. Какого черта вести себя так, будто я собрался жить вечно? Оказывается, почувствовать ее рядом с собой вовсе не так страшно. Это гораздо ужаснее… Но в то же время испытываешь огромное облегчение. Нужно только понять, что ты был обречен еще до появления на свет. А будущее – всего лишь иллюзия, рожденная жаждой жизни. Вик сбросила скорость, закрыла окно и выключила музыку. Я тут же оглох от тишины.
Некоторое время мы ехали молча. У меня не было сил разговаривать. Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Руки дрожали так, что слышно было, как постукивает браслет часов. С коленями творилось то же самое.
упорство
Зима начинала понемногу подкрадываться в город. Её нельзя было увидеть, её можно было только почувствовать по приближающемуся свежему морозному ветру и тяжелым серым облакам, которые с каждым днём опускались всё ниже. Сейчас наступила такая пора, когда утром, выходя из теплого дома, в твоё тело тут же пробираются маленькие иголки, у тебя начинает мерзнуть нос и кончики пальцев. Не получается даже нормально покурить, приходиться всё время менять руки, а ведь так не хочется доставать её каждый раз из теплого кармана. Ты идёшь с опущенной головой, потому что от воздуха слезятся глаза. А днём начинает выходить солнце и тебе становится жарко ходить в своём свитере и теплой курткой. Но ты даже не можешь что-то снять с себя, потому что сейчас такая пора, когда снимать что-то просто неприлично. Мне нравится это пора, все начинают подготавливаться к зиме и вспоминать прошедшее лето с тоской.
Это было обычное утро четверга. Если меня спросят, были ли в моей жизни какие-то выдающиеся четверги, я с уверенностью скажу что нет. Просто сам по себе четверг такой день, что заведомо от него никто ничего не ожидает. Другое дело вторник. Самоё теплое что было на мне - шарф. Я с детства привык во всём протестовать, так что летом я хожу в толстовках, а зимой в кедах и подвернутых джинсах. Нос перестал дышать, я выдыхал сонный пар изо рта и не смотря на слезившиеся глаза смотрел на утреннее солнце и его новые лучи, которые аккуратно просачивались сквозь деревья. Но в какой-то момент, солнце резко ушло. Я стукнулся головой обо что-то железное и сырое. Мой мозг отключился и теперь я видел лишь сплошную темноту.
Когда я очнулся, моё тело уже давно всё окоченело, а земля закатилась в уши и в волосы. Даже про свою новую шишку на голове я вспомнил спустя некоторое время. Это была яма. И откуда она вообще тут взялась? Небо ещё было голубым. Отлично, значит я провалялся в коматозном состоянии не так долго. Но на улице заметно похолодало. Тут напрашивается два варианта. Итак, первое, скоро наступит вечер и мне придется худо и второй, скоро наступит вечер, но не такой теплый, как два дня назад и тогда мне тут просто не выжить. Ведь чтобы тело смогло прийти в нормальное состояние, его нужно расшевелить и согреть, а в таких условиях это невозможно. Только если постоянно прыгать, как придурок. Я посветил мобильным фонариком вокруг себя, то, что находилось рядом, не слишком смогло меня порадовать. Оказалось, что удар пришёлся на трубу огромных размеров, повезло, что она водопроводная, а не канализационная. Я удивился твердости своей головы, ведь яма была метров пять, хотя кровь всё так и сочилась из под волос. Я прикрыл рану самым теплым что у меня оставалось |
